На последнем листе Остромирова Евангелия написано (в переводе на современный русский язык): «Слава Тебе, Господи Царь Небесный, за то, что удостоил меня написать это Евангелие. Начал же я его писать в году 1056-м, а окончил в году 1057-м. Написал же я его для раба Божия, названного в крещении Иосиф, а по-мирскому Остромир, который был свойственником князя Изяслава. Князь же Изяслав тогда владел обоими областями — отца своего Ярослава и брата своего Владимира. Сам же князь Изяслав управлял престолом отца своего Ярослава в Киеве, а престол своего брата он поручил управлять своему свойственнику Остромиру в Новгороде. Дай же, Боже, многие годы жизни давшему средства на это Евангелие для утешения многих христианских душ. Дай ему, Господь, благословение святых Евангелистов Иоанна, Матфея, Луки, Марка и святых праотцев Авраама, Исаака и Иакова — ему самому и его супруге Феофане и их детям с супругами. Живите благополучно многие годы, управляя тем, что поручено вам. Аминь.

Я, диакон Григорий, написал это Евангелие. Тот же, кто лучше меня напишет,— не осуждай меня грешного. Начал же писать месяца октября 21-го в день памяти святого Илариона, а окончил 12 мая в день памяти святого Епифана. Прошу же всех, которые будут читать,— не осуждайте, а исправляйте и читайте. Так и апостол Павел говорит: благословите, а не осуждайте. Аминь».

Эта приписка — Послесловие — дань давней, еще византийской традиции: закончив свой нелегкий труд, книгописцы благодарили Бога, иногда славили заказчика книги, обязательно извинялись перед будущими читателями за ошибки, допущенные при переписке, и просили их исправлять. К этому диакон Григорий добавил от себя указание на социальное положение заказчика книги, кратко обрисовав внутриполитическую ситуацию времени ее создания.

Сведения о происхождении Остромирова Евангелия, содержащиеся в самой этой книге, подтверждаются историческими источниками. Дальнейшая судьба памятника документально прослеживается лишь с начала XVIII века. Остромирово Евангелие названо в описи имущества одной из церквей Московского Кремля, составленной в 1701 году; составитель описи, очевидно, понял значение этой книги и отметил дату ее создания. В копию описи, снятую в 1720 году, добавлено Послесловие диакона Григория. В этом году император Петр I издал указ о том, чтобы «во всех монастырях... и соборах прежние жалованные грамоты... и исторические рукописные книги пересмотреть и переписать... и те переписные книги послать в сенат». И в том же году Остромирово Евангелие было отослано из Москвы в новую столицу Российской империи — Санкт-Петербург. Находка его среди имущества императрицы Екатерины II не должна удивлять: русская царица проявляла интерес к русской истории. Найденное Евангелие император Александр I распорядился передать в тогдашнюю Императорскую библиотеку — ныне Государственную Публичную библиотеку имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, где оно хранится и теперь (ГПБ, Р.п.1.5).

Его переписчику — диакону, конечно, хорошо были известны правила чтения Библейских текстов. Роскошное художественное оформление Остромирова Евангелия и его отличная сохранность свидетельствуют о том, что оно с самого начала не предназначалось для повседневного употребления. Если же иметь в виду, что эта книга была создана по заказу богатого и знатного человека, соправителя киевского князя, имевшего, конечно, широкие возможности выбора мастеров, то фигура диакона Григория становится еще более значительной. По всей видимости, он служил или в княжеской, или в посаднической церкви, где праздничные богослужения отправлялись особенно торжественно. Быть может, свое выдающееся положение среди «придворного» духовенства, несмотря на невысокий духовный сан (диакон — одна из низших степеней православной церковной иерархии), он отметил тем, что в Послесловии начертал свое имя самыми крупными строчными буквами.

Анализируя художественное оформление Остромирова Евангелия, нельзя ни на минуту забывать о функциональном предназначении этой книги — ее «звучании» во время торжественного чтения «во всеуслышание». Русскую книгу с самого начала ее существования следует рассматривать как синтез словесного и изобразительного искусства. Это, как уже было сказано, акцентировалось при изготовлении «звучащей» книги — певческой или предназначенной для громкого чтения. Более того, как утверждает советский искусствовед О. И. Подобедова, «расстановка опознавательных знаков для чтеца вызвала к жизни прежде всего орнаментальное убранство книги».

Все элементы художественного оформления древней рукописной книги присутствуют в Остромировом Евангелии даже в развернутом виде, и это подкрепляет уверенность в том, что самая ранняя из сохранившихся датированных русских книг является не первой книгой Древней Руси, она — результат и свидетельство быстрого развития искусства книги.

Первая страница Остромирова Евангелия — чистая, без текста и каких-либо украшений; на ней есть только помета позднейшей скорописью: «Евангелие Софейское апракос». Первая страница древних рукописных книг, которая непосредственно соприкасалась с верхней доской переплета, всегда деревянного, терлась об него, что неизбежно привело бы к стиранию красок текста или орнамента. Поэтому первую страницу пергаменных книг всегда оставляли чистой, а иногда и приклеивали к верхней доске переплета. При позднейших переплетениях таких книг в начале и в конце блока пришивались бумажные, так называемые защитные листы; при этом первый лист отделялся от доски переплета. Следы приклейки первого листа к доске переплета остались и в Остромировом Евангелии. Судя по упомянутой выше помете на первой странице, датируемой не ранее чем XVI веком, которая, естественно, могла появиться только после отклейки первого листа от крышки переплета, книга лишилась своего старинного переплета по крайней мере четыре столетия тому назад.

Первый лист текста Остромирова Евангелия увенчан большой заставкой-рамкой, заполненной так же, как и миниатюры, красочным орнаментом византийского стиля. В нее золотом вписан заголовок первого чтения: «Евангелие от Иоанна, глава 1». Сам текст начинается большой, красочной с золотом, заглавной буквой — инициалом Н (современное И), с которого начинался текст Евангельского чтения на первый день праздника Пасхи: (В начале было слово).

Первая заставка Остромирова Евангелия, выполненная, как и все остальные детали его художественного оформления, весьма плотными, «тяжелыми» красками, имеющими такую рельефность, что они кажутся накладными, просвечивает сквозь пергамен. Поэтому текст на обороте листа написан ниже его верхнего края, на том расстоянии, которое занимает эта заставка. Продолжение текста здесь кем-то из чтецов было позднее наведено плотной черной краской — весьма аккуратно, по всем деталям букв. (Подобное встречается и в дальнейшем.) При этом были поновлены ярко-красной киноварью и экфонетические знаки, однако над некоторыми из них остались не наведенными черточки — «покрытия». В этом отразилась эволюция экфонетических знаков: ко времени наводки данного текста некоторые из них претерпели изменения в своем начертании и значении.

Первое чтение Остромирова Евангелия кончается во втором столбце листа 3, что отмечено особыми знаками, стоящими за его последним словом. После этого золотом, как и все заголовки чтений в дальнейшем, написаны указания для второго чтения: день, когда оно читается,— «В понедельник святой (т. е. пасхальной — Н. Р.) недели святых апостолов», «глас» — один из восьми канонических напевов Православной Церкви, на который в данный день полагается перед началом Евангельского чтения петь «Аллилуйю» (хвалу Господу), и какой стих из Псалтыри полагается при этом произносить. Кончается заголовок указанием на источник очередного чтения — «От Иоанна, глава 8».

По такому плану составлены последующие заголовки чтений первой части Остромирова Евангелия. Состав заголовков первой части лишь слегка варьируется (в некоторых из них не обозначена, например, «Аллилуйя»). Зато подлинно изумительной вариантностью характеризуется разрисовка следующего за заголовком элемента художественного оформления Остромирова Евангелия — его замечательных инициалов.

Первый изучавший эту книгу искусствовед В. В. Стасов отметил, как уже было сказано, в них особенности, не известные в византийских книгах предшествующих веков. В. Н. Лазарев также пишет о «необычности» для византийских книг инициалов старейшей русской книги, о «реалистической» трактовке их антропоморфных и зооморфных элементов. А. Н. Свирин отмечает сходство манеры исполнения инициалов Остромирова Евангелия с приемами монументальной, фресковой, живописи, а также присутствие восточных элементов.

Разнообразие приемов конструирования и орнаментации инициалов Остромирова Евангелия, как это ни покажется парадоксальным, можно объяснить однообразием самих инициалов. Подавляющее большинство Евангельских чтений начинается словами: или (В то время) или (Сказал Господь).

Вслед за этими одинаковыми зачинами следует новый текст различного содержания, эмоционального звучания и манеры изложения. И все эти оттенки должны были быть переданы чтецом-исполнителем. Диакон Григорий счел необходимым отметить разнообразие содержания и манеры изложения Евангельских чтений прежде всего вариантностью их начальных букв, которая поражает всех, кто обращается к этой книге. В ней нарисовано в качестве начальных букв чтений 135 больших инициалов В и 88 — Р, причем рисунок ни в одном из них не повторяется! Кроме того, четырежды встречаются инициалы Н (современное И), трижды — П, по одному Б, С, К и некоторые другие.

Если предположить, что над инициалами Остромирова Евангелия трудились несколько художников, и это вполне вероятно, то кажется, что на этих листах они словно соревнуются друг с другом в изобретательности. И тот, кто любил рисовать лики, после того как его коллеги изобразили таких разнообразных зверей, как будто решил также нарисовать нечто для себя необычное. Так, на листе 27 появляется красивое, скорее всего женское, лицо, нарисованное, как и головы зверей, в профиль. Через четыре листа, также в навершии инициала Р, нарисован тот же профиль, однако здесь к подбородку пририсован белилами по голубому фону орнаментальный узор, и получилась голова старика (л. 32 об.).

На обороте листа 56 кончается первый цикл чтений Остромирова Евангелия — от Пасхи до Троицы, состоящий почти целиком из фрагментов Евангелия от Иоанна. Следующий цикл начинается чтениями от Матфея, и перед ним оставлен чистый лист, вероятно, для изображения Евангелиста. Почему миниатюра осталась ненарисованной — неизвестно; это одна из не разгаданных пока тайн.

Следует особо отметить инициал В на обороте листа 66: его нижнюю часть образует зеленая с красным фигура полузверя, полуптицы. По определению А. Н. Свирина, это — древнеиранское божество Сенмурв-паскудж, изображения которого известны по предметам прикладного искусства и тканям эпохи персидской династии Сасанидов (III-VII вв.). При этом отмечается, что подобные фигуры известны и по памятникам русской архитектуры — в декоративных рельефах соборов Владимиро-Суздальской Руси, — и высказывается предположение о соответствии Сенмурва древнеславянскому божеству Симарглу, упоминаемому в русских летописях (71, с. 56). Если это так, то нельзя ли предположить и в некоторых остальных зооморфных инициалах Остромирова Евангелия отражение образов древнерусских языческих божеств, какое мы видим, например, в тератологическом орнаменте русских книг XIV-XV веков? И может быть, в инициалах старейшей русской книги отразилось то двоеверие — смесь язычества с христианством, которое привлекает в настоящее время пристальное внимание ученых? В орнаментике книги, созданной в первое столетие христианства на Руси, влияние этого двоеверия должно проявиться сильнее, чем в украшении книг последующих веков.

При всем разнообразии графики и расцветки инициалов Остромирова Евангелия в них чувствуется единство художественной школы, чего нельзя сказать относительно миниатюр этой книги. Две же из них, вшитые, скорее всего были заказаны «на стороне», и художники явно не работали вместе с писцом и «златописцем». Что же касается разрисовки инициалов, то последние точно вписываются в текст, и невозможно даже допустить, что они были сделаны позднее времени написания текста Остромирова Евангелия. Кажется, что орнаментщики, так же как и «златописец», сидели рядом с книгописцем, который, закончив писать очередное чтение, уступал свое место сначала «златописцу», а затем — орнаментщикам. Впрочем, представляется возможным еще одно предположение: не мог ли сам писец если не разрисовать, то хотя бы «знаменовать», то есть обозначать, контуры инициалов. Н. М. Карийский, отождествивший писца первых двадцати четырех листов Остромирова Евангелия со «златописцем», допускает возможность его участия в орнаментации инициалов.

Изучение Остромирова Евангелия осуществляется сегодня по нескольким направлениям. Это, прежде всего, продолжение традиционного его изучения в качестве памятника древнеславянского языка. Требует продолжения начатое еще В. В. Стасовым искусствоведческое исследование Остромирова Евангелия. Особое внимание стоит уделить этой книге как памятнику одновременно и словесного, и музыкального искусства. И конечно же, уточнение места Остромирова Евангелия в истории русской книги требует его дальнейшего книговедческого изучения.

Что может дать для истории русской книги исследование судьбы одного лишь Послесловия диакона Григория, видно из следующего. Как уже было сказано в начале этой статьи, традиция послесловий книгописцев восходит к византийской книге. Старейшая из таких сохранившихся русских приписок была сделана за 10 лет до Остромирова Евангелия. Диакон Григорий внес в эту традицию новый элемент, исторический, получивший развитие в дальнейшей истории русской книги. Русские книгописцы последующих веков часто делали приписки к изготовлявшимся ими книгам. При этом многие из них, подобно Григорию, не ограничивались традиционными и обязательными элементами, а в своих приписках отмечали также волновавшие их события, иногда цитировали литературные памятники, и не только книги Священного Писания. Достаточно привести лишь один пример — знаменитую приписку к Апостолу 1307 года, в которой неизвестный писец, отмечая то зло, которое приносили народу княжеские междоусобицы, цитирует замечательный памятник русской литературы конца XII века «Слово о полку Игореве». Цитата из другого шедевра, «Слова о законе и благодати» (XI в.), приводится в так называемом Списком Евангелии 1339 года, написанном по заказу «собирателя земли Русской» после долгих княжеских междоусобий и иноземного ига — московского князя Ивана Калиты. Таким образом в распоряжении исследователей имеется документальное свидетельство утверждения на Московской земле традиции Послесловия Остромирова Евангелия. Поэтому не случайно знаменитое Послесловие к первой русской печатной книге — Апостолу 1564 года, изданному Иваном Федоровым,— так явно перекликается с аналогичной частью старейшей русской датированной рукописной книги.

Наконец, при изучении Остромирова Евангелия стоит обратить внимание и на то, что прямо и непосредственно относится в нем к самому диакону Григорию. Этот человек, несомненно, был не только главным исполнителем заказа Остромира: он всей душой отдался делу сотворения этой книги и сумел подобрать и объединить вокруг себя мастеров-единомышленников, чтобы совместными усилиями создать подлинный шедевр — выдающийся памятник древнеславянской письменности и искусства книги Древней Руси.

(Розов Н. Н. Остромирово Евангелие Апракос 1056-1057 годов – старейший памятник славянской письменности и искусства книги Древней Руси// Остромирово Евангелие 1056 – 1057. Л.; М., 1988.)