В 1927 году петербургский купец Иван Петрович Лаптев подарил тогдашней Императорской Публичной библиотеке массивный, в 1004 листа, фолиант — один из 10 томов ныне знаменитой Лицевой, то есть иллюстрированной, летописи времени Ивана Грозного. Почти на каждой его странице — большой многокрасочный рисунок, сделанный от руки, под которым написано десяток строк текста крупным и четким почерком — так называемым полууставом. Всего в 10 сохранившихся томах этой летописи около 16000 иллюстраций, выполненных в одинаковой манере.

Публикуемые в предлагаемом издании рисунки — 43 листа Лаптевского тома, на которых рассказывается о жизни и ратных подвигах Александра Невского,— по отдельности часто воспроизводятся в качестве иллюстраций различных книг — от учебных пособий до энциклопедий; однако воспроизводятся, как правило, одни и те же рисунки и очень редко в цвете. Факсимильное издание этого компактного цикла русской книжной миниатюры XVI века может послужить популяризации замечательного памятника древнерусской литературы и искусства, а также способствовать его дальнейшему изучению. В итоге изучения Лицевой летописи — этой московской исторической энциклопедии XVI века — был установлен ее состав и источники, а также обстоятельства и время создания. Последнее вызывает споры, причиной которых являются многочисленные исправления, приписки и вычеркивания на совсем готовых, даже иллюстрированных листах последних томов, посвященных событиям русской истории XVI века. Существует предположение, что это сделал сам Иван Грозный; во всяком случае вряд ли кто мог проделать подобную редактуру без его ведома: читая текст, можно увидеть, кого в те или иные годы грозный царь приближал к себе, а кого подвергал опале. Так листы книги сохранили дыхание бурного времени ее создания. Вероятно, работа над Лицевой летописью осталась незаконченной, ее тома были переплетены позднее, при этом многие листы перепутались. Только три тома остались там, где были созданы,— в Москве (ныне хранятся в Государственном Историческом музее); остальные разошлись по частным коллекциям; еще в 1814 году один из них был пожертвован в ту же Публичную библиотеку томским купцом Мефодием Шумиловым [1].

Что же касается состава и источников Лицевой летописи, то они традиционны: это — свод, составленный из многих переводных и оригинальных памятников. Так создавались русские летописные своды с XI века. В числе переводных источников были исторические хроники, добавленные в данном случае из других памятников, в первую очередь из Хронографа — появившегося в России в XV веке сочинения по всемирной истории. Они послужили материалом для первых томов Лицевого свода, посвященных событиям мировой истории. В остальных томах, излагающих русскую историю, были использованы многочисленные русские летописные своды и исторические повести — все то, что обычно служило материалом для московского летописания в XV—XVI веках. Отдельные из привлеченных к созданию Лицевого свода источники могли быть иллюстрированными; об этом свидетельствуют сохранившиеся „лицевые" книги — список византийской хроники Георгия Амартола, созданный в конце XIII или в начале XIV века в Твери, и так называемый Радзивиловский список русской летописи конца XV века. И не случайно, что они, наряду с Лицевым летописным сводом, стали предметом монографического исследования О. И. Подобедовой: предположение о связи не только текстов этих трех книг, но и их иллюстраций напрашивалось само собой.

В исследовании О. И. Подобедовой отмечается некоторая разница компоновки текста и манеры иллюстрации между первыми тремя томами Лицевой летописи и последующими, излагающими отечественную историю. „Можно с уверенностью предположить, что первые три тома уже при самом создании Лицевой летописи представляли собой совершенно самостоятельную часть, объединенную общим замыслом, композицией и содержанием. Значительно сложнее обстоит дело с томами, посвященными русской истории"[2]. Еще А. Е. Пресняков предполагал, что том, посвященный Киевской Руси, не был написан [3]. Следующие тома — Голицынский, Лаптевский, два Остермановских и Шумиловский — содержат изложение русской истории с 1114 по 1533 год с экскурсами в историю зарубежных стран, оформленных как самостоятельные главы. И хотя в этих томах нет заметной редакторской правки, как в последнем томе, излагающем события царствования Ивана Грозного (ныне хранится в Историческом музее в Москве), в них отмечаются попытки иллюстраторов „принести свое и подчас остро выраженное отношение к изображаемым событиям", что дало „возможность миниатюристам в ряде случаев донести до зрителя рассказ или более полный, или иначе направленный, нежели это имело место в летописном тексте"[4]. И несомненно, что в этом отразилась не переменчивая официозная оценка событий, происходивших во время создания Лицевого свода, а постоянный, живой и активный интерес безымянных художнков-иллюстраторов к прошлому своей Родины.

Это запечатлелось и в иллюстрациях листов Лаптевского тома, посвященных Александру Невскому. Жизнь и воинские подвиги великого князя Александра Ярославича (1220—1263), прозванного по месту его блистательной победы в 1240 году Невским, мудрого и дальновидного политического деятеля, талантливого дипломата, блестящего полководца и горячего патриота, восхищали его современников, как восхищают и нас. Вскоре после смерти князя было написано его Житие, которое навсегда заняло свое место в русской литературе. Сведения о жизни и деятельности Александра вошли и в русские летописи — Владимиро-Суздальскую, Новгородскую и Псковскую, а также в различные московские летописные своды XV и XVI веков. Уже в первоначальной версии жизнеописания знаменитого русского князя отразились тенденции, бережно сохраненные при всех ее последующих переработках. С одной стороны это — стремление автора к документальности: он постоянно ссылается, как на источники, на рассказы современников и соратников Александра и его самого даже в тех случаях, когда речь идет о „чудесах", называет имена, известные или неизвестные по другим источникам. С другой стороны, герой наделен фольклорными, былинными чертами: отмечается необыкновенный рост князя, его удивительно красивая внешность. Его голос звучал „как труба в народе", а слава его подвигов распространилась „от моря Варяжского" до Черного и Каспийского и даже до „самого Рима Великого". Впрочем, в последнем не так уж и много преувеличения: сведения о жизни и деятельности Александра сохранились в скандинавских сагах. В одной из них говорится о посольстве, предпринятом в 1251 году с целью сосватать сына „конунга Хольмграда" (Новгорода) за дочь короля Хакона — по мнению современного историка, это был повод для заключения прочного мира с Норвегией [5]. В ливонских хрониках также упоминается имя Александра [6]. Известно также Послание римского папы „благородному мужу Александру, князю Суздальскому"[7].

Однако, как признает советский историк, автор новейшей биографии князя Александра Ярославича, „если сложить в хронологическом порядке все средневековые свидетельства" о нем, то „их наберется десяток страниц, не более"[8]. Добавим, что сохранились эти свидетельства в источниках, авторы которых подчас тенденциозны, иногда просто враждебны по отношению к русскому народу, а чаще всего в произведениях, написанных в духе господствовавшей в средние века религиозной идеологии. Таковым в первую очередь должно было быть и стало Житие Александра, первоначальная редакция которого, появившаяся около 1280-х годов, вскоре подверглась многочисленным переработкам для вящего прославления его в качестве святого. Необходимым же элементом житий святых были „чудеса", как прижизненные, так и посмертные,— чаще всего „исцеления при мощах"; последние были главным условием для причисления к лику святых. В первоначальном Житии Александра из посмертных „чудес" отмечено лишь одно, не совсем необычное для данного жанра: во время похорон он якобы протянул из гроба руку, чтобы взять „разрешительную грамоту"[9].

Необходимым элементом житий святых были также их обращения к Богу, переполненные смирением и самоуничижением. Например, в молитве Александра перед Ледовым побоищем говорится так: „Суди, Боже, и рассуди распрю мою! От народа велеречивого избавь меня; помоги мне, Господи, как Ты помог в старые годы Моисею на Амалика и прадеду моему князю Ярославу на окаянного Святополка". Александр обращается к Богу и ставит рядом с библейским примером эпизод из отечественной истории. Типичным произведением агиографического жанра это Житие не стало. „Автор жития явно отбирал преимущественно такие факты из жизни князя, которые позволили показать его во весь рост прежде всего как доблестного полководца... как народного героя — защитника родины",— пишет современный ученый-литературовед, доказывая, что „содержанием жития является не столько биография князя, сколько его образ, дорогой и близкий автору и уже опоэтизированный народной молвой"[10].

Гораздо шире, чем в обычном житии святого, в жизнеописании Александра Невского оказывается и круг использованных памятников переводной литературы. Если обычно в агиографических произведениях используются аналогии, сентенции и цитаты из библейских книг, то в Житии Александра чувствуются и отзвуки переводных воинских повестей — о взятии Трои, об Александре Македонском, о византийском народном герое Дигенисе Акрите, воине, защищавшем границы своей родины, а библейские аналогии дополняются ситуациями и цитатами из „Истории иудейской войны" римского писателя I века Иосифа Флавия — еще одного памятника зарубежной светской литературы, переведенного на русский язык в XI веке.

Показательна и характерна судьба Жития Александра Невского в русских летописях. В Лаврентьевской летописи, написанной в 1377 году отмечено преставление (кончина) князя Александра Ярославича в 1263 году и в качестве своеобразного некролога переписано его Житие. К сожалению, этот список неполный: из-за утраты листов рассказ обрывается описанием Невской битвы. Включение Жития Александра именно в данную летопись неслучайно: это — Владимиро-Суздальский великокняжеский свод, составленный на родине Александра.

Тщетно искать биографию Александра Невского в западнорусской Ипатьевской летописи, хотя „княжеские жизнеописания" были „типичным явлением юго-западного летописания XIII в."". Объясняется это сложностью взаимоотношений двух современников и крупнейших политических деятелей своего времени — князей Даниила Романовича Галицкого и Александра Ярославича Владимиро-Суздальского. Александр, видя главную угрозу благосостоянию своего княжества, да и всей Руси в нападениях с Запада, считал неизбежным терпеть татаро-монгольское иго, старался поддерживать — ценою различных уступок — мир с Ордой. Но он не допускал и мысли о сговоре с „латинянами", зная, что это повлечет за собою более тяжкие последствия. Даниил же, конфликтуя с ханами, пытался заручиться в этой борьбе поддержкой Запада; он принял в 1253 году присланную ему римским папой королевскую корону, от чего категорически отказался Александр. Естественно ожидать большого числа известий об Александре в новгородских летописях — главные его победы были одержаны на территории Новгородской земли. И эти ожидания вполне оправдываются, хотя его отношения с новгородцами далеко не всегда были гладкими. В так называемой Новгородской первой летописи старшего извода (она сохранилась в списке XIII — первой половины XIV века) изложена кратко в сущности вся государственная и военная деятельность Александра. При этом не скрываются и трения между новгородцами и князем; однако больше всего внимания уделяется, естественно, ратным подвигам Александра. В частности, подробно описаны события, предшествовавшие битве на Неве, затем сама эта битва и последующие события, до Ледового побоища включительно [12].

В противоположность новгородской, Первая псковская летопись сообщает лишь отрывочные сведения о князе Александре Ярославиче. Описание Ледового побоища, в котором решалась прежде всего судьба Пскова, занимает здесь, например, не более половины страницы. Однако в начале летописи — в восхвалении псковского князя Довмонта-Тимофея, в выражениях, сходных с таковыми в Житии Александра,— имя Александра стоит первым в ряду знаменитых защитников Пскова [13], хотя с этим городом у него, так же, как и у его отца, были столкновения гораздо более серьезные, чем с Новгородом, и он карал псковичей подчас весьма сурово.

В то время, когда составлялся протограф упомянутой Первой псковской летописи, а это было в 1450—1460-х годах и, в Москве уже интенсивно развивалось местное летописание. Начало его относят ко второй четверти XIV века, когда в Москву переместился из Владимира двор митрополита Всея Руси. Одновременно велась летопись и при великокняжеском дворе. Эти два истока московского летописания уже в середине того же столетия слились в единый поток, который впитывал в себя и предшествовавшие ему областные летописи, в первую очередь, естественно, соседних княжеств. Начальную русскую, киевскую летопись — Повесть временных лет, с которой исстари начинались все крупнейшие областные летописные своды, московское летописание получило в составе летописи, восходившей к Лаврентьевской, и Тверского летописного свода. В самом раннем из известных московских летописных сводов, в так называемой Троицкой летописи 1409 года, упоминается князь Александр Ярославич, причем со ссылкой на более раннюю летопись.

Упрекая новгородцев в суровости, непокорности, упрямстве и непостоянстве, автор Троицкой летописи пишет: „Кого от князь не прогневаша, или кто от князь угоди им, аще и великий Александр Ярославичь не у норовил им?" (Кого из князей они не прогневали или кто из князей угодил им, если и великий Александр Ярославич не пришелся им по нраву?)[14] И это подтверждается ссылкой: „...аще хощеши распытовати, разгни книгу Летописец великий руськии, и прочти от великого Ярослава и до сего князя нынешнего" (если хочешь разузнать — открой книгу Летописец большой русский и прочти там от великого Ярослава и до этого князя, нынешнего) [15]. Так становится известным, что и в предшествовавшем Троицкой летописи Московском летописном своде, излагавшем русскую историю с XI века, вероятно до 1389 года, князю Александру Ярославичу было уделено достойное его заслугам место.

В дальнейшем московские летописные своды стали вбирать в себя исторические повести о наиболее волновавших современников событиях, главным образом об отдельных эпизодах борьбы с татаро-монгольскими нашествиями. Таковой является и летописная повесть о Куликовской битве — о разгроме в 1380 году татарских войск московским князем Дмитрием Ивановичем, потомком князя Александра Невского. И как последний в некоторых московских летописях получил прозвание Невский, так и Дмитрий Иванович стал называться Донским [16].

Много летописных переработок, а также новых редакций Жития Александра Невского появилось в конце XV века и особенно в первой половине XVI века. Некоторые из них восходят к новгородским летописям, но в большинстве случаев они были созданы московскими книжниками. Особо следует отметить редакции и переработки периода так называемых „книжных предприятий обобщающего характера" митрополита Макария (1482—1563). Писатель-агиограф и иконописец, Макарий прославился как выдающийся организатор книгописания, задумавший и осуществивший несколько колоссальных по объему рукописных книжных сводов, ставших предпосылкой такого важного исторического события, как появление в России книгопечатания, одним из инициаторов которого он явился. К завершению „собрания Русской земли" после феодальной раздробленности Макарий задумал и осуществил объединение литературного наследия отдельных русских княжеств и областей. „Книжные предприятия" Макария отражали и идеологически подкрепляли создание единого и мощного Русского государства, и в этом заключается их несомненно прогрессивное историческое значение.

Первым из этих предприятий было создание так называемых „Великих миней четьих" — ежемесячных книг для каждодневного чтения, задуманных как „собрание всех книг, чтомых (читаемых) на Руси". Несмотря на то, что в этом замысле присутствовал „охранительный", цензорский элемент — переписано было только то, что рекомендовалось читать церковью,— Макарьевские минеи стали выдающимся памятником русской литературы, вызвавшим в последующие века многочисленные подражания. Исходным материалом для них были памятники переводной и оригинальной агиографии, для многих были сделаны новые переводы и редакции. Жития отдельных „новоявленных" русских святых были написаны впервые. В дополнение к Житию Александра Невского, широко распространенному в различных редакциях в рукописной книжности того времени, был написан торжественный панегирик. Следующим предприятием митрополита Макария была „Степенная книга царского родословия" — изложение истории России от Владимира Святославича до Ивана Грозного; в начале каждой из ее глав указывается, к какому поколению — „степени" (ступени) — от князя Владимира относился данный князь или царь. Соответственная „степень" отведена и Александру Невскому. Но хотя инициатором и организатором создания Великих миней четьих и Степенной книги было одно и то же лицо — Макарий, Житие Александра Невского здесь отличается усилением исторического фона за счет сокращения черт агиографии. „Редактор старался, по-видимому, соединить все известия об Александре, какие нашел в летописи, зато из чудес, приложенных к минейной редакции, он взял лишь два» [18].

Третьим, и самым большим, „книжным предприятием" Макария был летописный свод, излагающий события мировой и русской истории от библейских времен до царствования Ивана Грозного. В отличие от Миней четьих, где иллюстрированы лишь редкие тексты, данная многотомная книга была задумана сплошь „лицевой". Для этого, кроме многочисленных сводчиков, редакторов и переписчиков текста, надо было привлечь столь же многих его иллюстраторов. И если Великие минеи четьи поражают количеством вложенного в них и умело организованного труда, то Лицевой свод вызывает еще большее изумление, чем остальные „книжные предприятия" Макария. История создания Макарьевских миней до сих пор еще не изучена; о Лицевом своде имеется исследование, как бы „приоткрывшее дверь" в мастерскую, где он создавался.

Был найден оригинал одного из использованных в Лицевом своде источников — рукопись „Истории иудейской войны" Иосифа Флавия, текст которой был размечен соответственно его иллюстрациям в одном из томов Лицевого свода. Разметка была сделана капельками воска, впоследствии соскобленными, но оставившими на бумаге пятна. Так кто-то, вероятно руководитель работы по созданию этой книги, размечая текст на сюжеты иллюстраций, „направлял перо писца и кисть художника"[19]. Писец должен был переписать текст так, чтобы в соответствующих предварительной разметке его разрывах могли поместиться иллюстрации, а художник — заполнить иллюстрациями эти „белые" места. При этом „самая дробная разметка сделана там, где рассказывается о быстро следующих друг за другом событиях: чаще всего это перипетии военных столкновений"[20]; они требовали подчас для небольшого числа строк текста большого количества иллюстраций. Рассказы об отдельных эпизодах жизни одного лица требовали немного иллюстраций, но на каждой из них герой был изображен несколько раз, в различных ситуациях. Наконец, наименьшего числа иллюстраций требовали речи действующих лиц, которыми исстари изобиловали русские летописи.

Посмотрим теперь, как все это отразилось в иллюстрациях Жития Александра Невского в Лаптевском томе Лицевого летописного свода. Первая из них, расположенная над киноварной строкой заголовка (л. 898),— сложная композиция, в центре которой на княжеском „столе" сидит Александр,— иллюстрирует последующий текст. В нем сначала говорится, что Александр был „в восьмой степени" от князя Владимира Святославича, который нарисован в левом верхнем углу. Далее повествуется о том, что Александр воспитан был благочестивым отцом и святой матерью (она изображена в правом верхнем углу, так же, как Владимир и Александр, с нимбом), и о том, какую он приобрел похвалу за свои добродетели от окружающих. Последние изображены двумя группами, в почтительных позах, справа. Впереди той, что на первом плане,— монах, вероятно в качестве иллюстрации заключительной фразы этого текста, где говорится, что Александр весьма почитал „священнический и мнишеский (монашеский) чин". Расположение отдельных фигур и групп этой композиции — слева направо и сверху вниз, „по-написанному",— свойственно большинству иллюстраций Лицевого свода.

На второй иллюстрации изображены, вероятно, важнейшие — по мнению рисовальщиков — черты Александра: его набожность (молится перед иконой Богородицы) и любовь к чтению „божественных словес" (сидит за столом с книгами), вызывавшие у его „сродников" (они нарисованы толпою справа) стремление к подражанию (л. 898 об.). Но в данном случае иллюстрация беднее текста: вероятно, из-за трудности изображения таких „добродетелей", как „отвращение от тщеславия" и „смиренномудрие", они на иллюстрации отсутствуют.

На третьей иллюстрации (л. 899 об.) в правом верхнем углу над текстом, описывающим не только душевные, но и физические достоинства князя, нарисованы жена и сын Александра; физические достоинства Александра подчеркнуты несколько укрупненными пропорциями его фигуры, расположенной — как и на предыдущих иллюстрациях — в центре композиции („бе же возрастом велик зело" —он был очень высокого роста); однако лицо его — маленькое и старческое — никак не вяжется со сравнением в тексте „красоты лица его" с Иосифом Прекрасным. И здесь иллюстрация оказалась беднее текста. Если теперь посмотреть на следующую миниатюру, то нужно отметить такое обстоятельство: в тексте к рассмотренной иллюстрации сила Александра сравнивается с силой библейского героя Самсона. В тексте к следующей иллюстрации (л. 900) Александр по храбрости сравнивается с „римским царем Еуспасианом", одним из персонажей „Истории" Иосифа Флавия. И один из батальных эпизодов биографии Веспасиана — взятие крепости „Антипаты" (Иотапаты) — подробно, дословно проиллюстрирован. Почему не изображен Самсон, сила которого в Библии рисуется такими картинными эпизодами, как, например, разрушение дворца одними руками, а эпизод из жизни римского полководца иллюстрирован столь подробно? На вторую часть этого вопроса ответить нетрудно, памятуя замечание В. Ф. Покровской о „дробности" иллюстрирования в Лицевом своде батальных сцен. На первую же можно ответить предположением о том, что под руками рисовальщика не нашлось для истории Самсона изобразительного оригинала, в то время как военные действия римского императора Веспасиана под городом Иотапатой иллюстрированы семью изображениями в томе того же свода, где переписана „История" Иосифа Флавия. Эти семь иллюстраций рисовальщики данного тома попытались поместить в одну. Характерно, что сам Веспасиан нарисован только один раз — в левом верхнем углу; в остальных двух случаях он заменен Александром, изображенным в княжеской шапке и с нимбом (Веспасиан — в короне). Так была подменена фигура основного персонажа данного эпизода тем, кто с ним сравнивается — героем не только этого эпизода, но всего рассказа.

Далее три рисунка продолжают иллюстрирование текста о добродетелях Александра, но уже не об отвлеченных, а о действительных и данных на конкретном историческом фоне. В качестве „милостивца" Александра характеризует подробно иллюстрированный рассказ, как он „много злата и сребра" посылал в Орду на выкуп русских пленников, тем самым „избавляя их от лютыя работы (рабства.— Н.Р.) и от многих бед и напастей" (л. 900 об.). Распространение славы о нем, как о „страшном и грозном" для противников, а также рассказ о том, как он поучал своих „боляр" правосудию, не брать взяток и не пьянствовать, проиллюстрированы двумя изображениями (л. 901 и 902). В центре их опять-таки восседает Александр, окруженный своими боярами, а в углах — группы иностранцев (судя по костюмам и головным уборам). На второй иллюстрации (л. 902) в группе, находящейся в левом верхнем углу, нарисован царь (в короне), о котором в тексте еще ничего не говорится. Иллюстратор несколько опередил здесь книгописца: иноземные цари появляются в тексте позднее.

Если до сих пор центральной фигурой всех иллюстраций был князь Александр, то дальше, в описаниях вражеских нашествий и битв, картина заметно меняется. В изображении нашествия Батыя вражеские войска, сжигающие города и рубящие мирных жителей, заполняют почти всю иллюстрацию: лишь в правом верхнем углу нарисован Александр со своим отцом, укрывшиеся за стенами Новгорода; врагам войти туда „возбранила некая сила Божественная", изображенная в виде летящего с мечом ангела (л. 902 об.).

Рассказ „О брани и о победе на Неве" проиллюстрирован чрезвычайно тщательно. На первой миниатюре (л. 903) не забыт даже епископ города Патары (в Малой Азии) Мефодий, живший в IV веке. Согласно приписываемому ему „Откровению" и по представлениям средневековой Руси, должны были появиться „неции от западных стран", называющие себя „слугами Божьими". Здесь же изображено путешествие „мужа славного Андриаша" и прием его Александром. Проиллюстрировано также сравнение посольства Андриаша с библейским сюжетом — визитом царицы „южской" (южной) к царю Соломону; они нарисованы в левом верхнем углу. Возвращению Андриаша домой посвящена специальная иллюстрация (л. 904).

Интересна компоновка миниатюры на л. 904 об. Вверху ее, в центре, в сегменте, образуемом симметрично расположенными „лещадками" — непременного элемента пейзажа древнерусской иконописи и книжной миниатюры,— нарисован Александр, окруженный своими боярами. В правой нижней половине рисунка изображен „краль... о полунощныя страны" (король северной страны) со свитой; слева — „батыево пленение" Руси, дающее „кралю" надежду „оставшую Русь поглотити". Таким образом в данном случае оказались нарисованными даже мысли короля. Далее (л. 905) изображено осуществление этих замыслов — поход „людей многих" на парусных судах по морю и реке в „область Новгородскую". Короткая фраза, предваренная пространным и витиеватым рассуждением о „воле Божией", о том, что в Новгороде быстро узнали, что враги идут к Ладоге, проиллюстрирована на л. 905 об. отдельно и весьма подробно. Нарисованы два наблюдателя на берегах реки, по которой вражеские суда идут против течения под парусами и на веслах. Один из наблюдателей направляется на коне с сообщением в Новгород. И здесь иллюстратор, явно заинтересованный надвигающимися событиями, сумел дать содержательный изобразительный рассказ. Столь же тщательно изображена на следующем листе сцена отправления посольства к Александру. Иллюстрация и здесь оказалась подробнее текста: в тексте, например, не говорится, что послы короля были отправлены в Новгород с грамотой, на рисунке же король вручает своим послам свиток, а Александру его читают. Впрочем, здесь могла отразиться традиция в изображении посольств: всегда, когда речь идет о посольстве, в руках посла рисуется свиток. И тут действие точно локализовано: шатер короля, в котором он вручает послам свою грамоту, изображен на берегу реки, что подчеркивается нарисованным справа в углу причаленным к берегу судном со спущенными парусами. В тексте сказано, что вражеские войска, которые разгромил Александр внезапным и умело подготовленным нападением, расположились на берегу Невы.

Связующим звеном в рассмотрении этой и следующей иллюстрации (л. 906 об.) становится упомянутый свиток-грамота, которую держит — так же, как на предыдущей,— юноша, стоящий за Александром в группе, расположенной в верхнем левом углу (князь советуется с приближенными). Далее действие на этой иллюстрации разворачивается традиционно — сверху вниз: Александр „разгорелся духом", как сказано в тексте, пошел в храм Софии, чтобы помолиться и взять благословение у архиепископа. Стремительность действия подчеркивается здесь резкой контрастностью ракурсов фигуры Александра: он выходит из своих палат влево, почти касаясь протянутой рукой рамки миниатюры; затем его фигура нарисована в резком повороте вправо, падающей на колени перед иконой, и далее мы видим его подходящим под благословение. Стремительность действия подчеркнута и на миниатюре, изображающей выступление русских войск в поход (л. 907). „Укрепив" свое воинство одной лишь фразой — „Не в силе Бог, но в правде" (длинную речь говорить было некогда), Александр вскакивает на коня (этот эпизод — в центре миниатюры) и выступает из города, направляясь к виднеющемуся в правом верхнем углу вражескому стану.

Стремительность действия на миниатюрах с изображением быстрых сборов в поход Александра контрастирует со следующим циклом из четырех рисунков, где иллюстрируется рассказ „О Пелгусии ижеряне". Пелгусий изображен сначала спокойно молящимся перед иконой Бориса и Глеба (л. 907 об.); по бокам — группы его соплеменников, которые с удивлением смотрят на него. Далее Пелгусий, увидевший „силу ратных", нарисован также спокойно едущим в сопровождении двух всадников (о них в тексте не говорится) навстречу войску Александра (л. 908). На следующих двух иллюстрациях подробно изображено „видение" Пелгусия и его встреча с Александром (л. 909). На первой из этих иллюстраций (л. 908 об.) центральная фигура — Пелгусий — изображена между станами Александра и его противника, а восходящее солнце, вынесенное над горизонтом водного пространства, оказалось выше первой строки текста. Цикл из 12 изображений, иллюстрирующих Невскую битву, вновь пронизан стремительностью действия при подчас педантичном следовании тексту. Открывается этот цикл широко известной миниатюрой (она воспроизводится в энциклопедиях и учебниках по русской истории), изображающей яростную сечу. В центре — Александр, ранящий в лицо предводителя противника (л. 909 об.). На отдельных миниатюрах с таким же скрупулезным следованием тексту изображены подвиги шести „мужей храбрых". На пяти из них в верхних углах добавлены изображения предводителей сражающихся войск — Александра, „королевича" (на первом и последнем рисунках) и короля в коронах. На одном же (л. 912 об.) в центре две фигуры: воин, подрубающий топором столб шатра, и Александр среди русского войска, радующегося сокрушению шатра, вероятно как признаку близкой победы. Характерно, что сокрушивший шатер воин, так же, как и Александр, нарисован на белом коне, как было принято изображать героев-победителей; тем самым значение князя и простого воина оказалось уравненным. И это также следует скорее всего отнести к восприятию рисовальщика, так как сам текст не дает повода для такого уравнения. На белых конях нарисованы остальные „храбрые мужи", кроме тех, кто бился пешим; сам же Александр в начале битвы изображен на вороном коне — таком же, на каком отправился в поход, и лишь начиная с иллюстрации подвига второго из его храбрецов — на белом (л. 911), равно как и нарисованный в двух случаях рядом с ним простой воин. Все это также можно отнести к осмыслению текста его иллюстраторами. Однако относительную самостоятельность последних можно отметить не только в осмыслении значения изображаемых персонажей, но и в отдельных дополнениях текста некоторыми отсутствующими в нем подробностями. Нарисовано, например, что, хороня убитых воинов, противник снимал с них доспехи (л. 914 об.)21.

Возвращаясь к подчеркиванию иллюстраторами стремительности военных действий, отметим последние четыре иллюстрации с изображением Невской битвы. На первой из них (л. 913 об.) сокрушительный удар, опрокинувший врагов, подчеркнут одинаковым наклоном их фигур вправо от несущихся на них с неба ангелов с мечами. На второй (л. 914) — такой же наклон фигур противника, спешно погружающегося на суда. И лишь там, где враги изображены отплывшими от места битвы, их фигуры выпрямляются (л. 914 об и 915). Русское же войско — на последней миниатюре этого цикла (л. 915 об.) — возвращается в Новгород с величайшим спокойствием.

После описания Невской битвы в тексте идут два эпизода, не имеющие прямого отношения к рассказу об Александре Невском: известие о победе татар над венграми и убийство ими же рыльского князя Мстислава (л. 916 и об.). Оба эти эпизода, которым в тексте уделено лишь по нескольку строк, иллюстрированы весьма тщательно, динамично и даже с подробностями, в тексте отсутствующими: например, изображено убийство Мстислава на поле боя (о чем в тексте не сказано) и то, как татарские воины рассказывают об этом своему царю. Возвращаясь к повествованию об Александре, рисовальщики столь же подробно иллюстрируют его ссору с новгородцами. На второй из этих иллюстраций (л. 917 об.) изображен отъезд князя „с матерью своею и со княгинею и со всем двором своим". Князь со свитой — верхом на конях, женщины едут в крытом возке, причем на коне, впряженном в возок, сидит молодой человек. Во всем этом нетрудно усмотреть реалии княжеского быта.

В дальнейшем — повествует летописец — вражеские войска взяли крепость Изборск, которую безуспешно попытались отвоевать у них псковичи. Враги разорили окрестности Пскова, сожгли его посад, но самого города не взяли, так как псковские бояре были с ними в сговоре и стали совместно с врагами управлять городом. Все это изображено на восьми иллюстрациях весьма подробно. Но, несмотря на то, что победителями в данном случае оказались враги, батальные сцены и здесь своей динамичностью заметно отличаются от статичных иллюстраций промежуточных эпизодов — получения во Пскове известия о взятии Изборска (л. 918 об.), осады Пскова, сопровождавшейся разорением его окрестностей (л. 919—920), захвата в плен детей „добрых мужей" (л. 920 об.) и бегства некоторых псковичей — с женами и детьми — в Новгород (л. 921 об.). Столь же статично нарисована на л. 922 об. и постройка крепости Копорье: толпа русских безучастно наблюдает за тем, как враги рубят „город", местонахождение которого в русском погосте отмечено расположенной рядом одноглавой церковью. А где-то вдали — в правом верхнем углу,— сидя за крепкими стенами, узнает об этом Александр. Далее в тексте сказано, что „и Тесово взяша и гонишася [прорвались] за 30 верст до Новагорода... и со многим полоном возвратишася восвояси". Этот вражеский набег динамично изображен на иллюстрации листа 923, причем четырежды подчеркивается, что жертвами стали мирные жители — старики, женщины, дети, о чем в тексте не говорится. Возвращение же с полоном, наоборот, нарисовано — на обороте того же листа — в спокойной манере: захватчики устали, а пленным некуда торопиться — так, скорее всего, думал рисовальщик. Также спокойно изображен на том же рисунке вынос из „иного града" дани победителям. И здесь, как во многих других случаях, отразилось активное отношение иллюстраторов к тексту.

В дальнейшем, на пяти иллюстрациях (л. 924—926), в столь же эпичной манере повествуется о том, как встревоженные новгородцы отправили одно за другим два посольства к великому князю Ярославу Всеволодовичу с просьбой вновь отпустить к ним княжить его сына Александра. От предыдущих иллюстраций эти отличаются укрупненными композициями; лишь на первой из них — на л. 924 — помещено два сюжета, на четырех — по два или по одному. Здесь нужно отметить единственный на всем протяжении рассказа о воинских подвигах Александра Невского случай помещения на одной странице (л. 926) двух иллюстраций. Почему так получилось, можно лишь гадать: либо разметчик текста ошибся, либо рисовальщик решил отдельно проиллюстрировать последнюю фразу этого рассказа: „Он же даде им сына своего князя Александра". Но, как бы ни произошло, получился удобный пример для сравнения, так сказать, повествовательных и „действенных" иллюстраций Лицевого свода: на одной странице под спокойной композиции односюжетной иллюстрацией заключительного эпизода — результата новгородского посольства — оказалось динамичное изображение вражеского нашествия из трех достаточно многолюдных групп. В центре две группы всадников, обращенные в противоположные стороны, рубят мечами мирных жителей — стариков, женщин и подростков, а вверху вражеские всадники уводят „полон". Об этом в тексте, оказавшемся в данном случае на следующей странице, ничего не говорится; сказано лишь, что враги „много зла сотвориша и отыдоша". Рисовальщик же знал, в чем обычно заключалось в таких случаях „зло", и изобразил его. После этого на одной, но сложной и многофигурной иллюстрации (л. 926 об.) изображено покорение татарами болгар; расположение этого народа „на Волзе (Волге) и на Каме" — в междуречье — в точности передано рисовальщиком. Характерно, что на сей раз не нарисованы сами военные действия: изображены лишь группы болгар и татар, а также угон „полона". И как на предыдущей иллюстрации, все это — творчество рисовальщика. Возвращаясь к биографии Александра, рисовальщики изобразили его возвращение в Новгород, торжественную встречу (л. 927) и посажение на великое княжение (л. 927 об.). Обе эти крупнофигурные иллюстрации сделаны в спокойной манере, так же, как и следующая (л. 928), где изображается выход Александра „с новгородцы и ладожаны и с корелью и со ижеряны" в поход на Копорье. Далее (л. 928 об.) „извержение" этой крепости показано с исключительной экспрессией: вверху Александр с войском рубит толпу врагов, которые не успели даже вооружиться; внизу русские воины лопатами, топорами и просто бревнами или досками — всем, что попалось под руку,— разносят вражескую крепость. Динамичность этих сцен подчеркивается резким и одинаковым наклоном фигур избиваемых врагов и воинов, разоряющих крепость, вправо — в направлении падения остатков разрушаемой крепости. Возвращение войска Александра с „полоном" (пленники нарисованы на первом плане, около коней победителей) в Новгород изображено в величественно-спокойной, крупнофигурной композиции; в верхнем правом углу удаляются „во свою землю" враги, отпущенные Александром, потому, что он был „милостив паче меры" (л. 929). Однако „милостивость" его не распространялась на „крамольников", изображенных на виселице на первом плане и достаточно реалистично — на следующей иллюстрации (л. 929 об.). В правом верхнем углу ее — Александр со свитой, возвращающийся на свою родину, „в Пере-славль, иже на Клещине озере"; последнее — спокойное и полноводное — заполняет левый верхний угол.

Тем временем соединенные силы западных врагов вновь напали на „псковские полки", победили их и „наместников своих посадиша" во Пскове. Все это воспроизведено на соответствующей иллюстрации (л. 930), но с весьма существенным дополнением: в правом верхнем углу князь Александр уже идет с войском, ведя „полон" и топча конями поверженного противника. Здесь иллюстратор намного обогнал текст: до окончательной победы произойдут еще многие события, которые с медлительной последовательностью разместятся на следующих страницах. Александр получает весть о случившемся (л. 930 об.), не спеша, вместе со своим братом, выступает в Новгород, входит в Софийский собор, кланяется архиепископу (л. 931) и, пересев с вороного коня на белого, направляется на врагов, которые в правом верхнем углу выглядывают из-за стен города (л. 931 об.). Лишь чуть оживленнее нарисованы многофигурные сцены взятия русскими войсками Пскова, отправление в Новгород, в заточение, псковских наместников и пленников, ответный поход русских войск во вражескую „землю" (л. 932 и об.). Однако во всех перечисленных иллюстрациях наблюдается нарастание напряженности, предшествовавшей главному и завершающему событию, обозначенному кратко, но выразительно в киноварном заголовке этого цикла, под первой его иллюстрацией: „Побоище ледовое". Это нарастание отмечается прежде всего в увеличении числа эпизодов, изображенных на иллюстрациях, а также в усилении их динамичности, особенно в батальных сценах, хотя они пока еще не занимают центрального места в рисунках. Так, например, в иллюстрации текста на л. 933 — „и землю немецкую шед повоева и пожже и многих изби, а иных плени" (и в землю немецкую пошел, повоевал и пожег, многих перебил, а иных в плен взял) — изображены последовательно все эти действия, но на первом плане — многочисленная и крупнофигурная группа — пленники возле коней победителей. И лишь на втором и третьем планах небольшие и немноголюдные батальные сцены, а в верхних углах полыхают пожары.

Интересно проиллюстрирована на л. 933 об. фраза: „Немци же горди суще и совокупиша в то время паки силу, глаголюще к себе сице: шед победим князя Александра и имем его руками" (немци же, будучи гордыми, собрали тем временем опять войска, говоря так: „Пойдем победим князя Александра и возьмем его руками"). В центре композиции — плотная группа съехавшихся с противоположных концов всадников; их лица, приближенные почти вплотную друг к другу, передают атмосферу тайного сговора. Выше — группа уже отправившихся в поход по направлению к Александру и его воинам, нарисованным в верхнем левом углу. На следующей иллюстрации (л. 934) колонну вражеских всадников увидели „сторожи" — передовые посты Александра — ив ужасе (так сказано в тексте) поворачивают коней, чтобы сообщить князю страшную весть. Александр, как это изображено на миниатюре, сначала идет в церковь к иконе Троицы в патрональном храме Пскова (л. 934 об.) и затем отправляется в поход, разделив свои войска на мелкие подвижные отряды (л. 935). Но такая тактика не оправдала себя; понеся потери, Александр стал готовиться к генеральному сражению. На следующих двух рисунках, иллюстрирующих подготовку этого сражения (л. 936 об.— 937), хорошо передано место действия: Чудское озеро, по берегам которого расположились противники, его „узмень", то есть узкая протока, где Александр решил принять бой, и „Вороний камень", нарисованный на первом плане. Иллюстратор сумел передать (л. 937 об.) тревожную атмосферу перед началом битвы — как бы в затишье перед грозой две противоборствующие рати во главе со своими предводителями (над каждым из них стяги) спокойно стоят друг перед другом, почти сомкнувшись головами коней. А вдали, вверху, отец Александра посылает ему на подмогу со своим младшим сыном войска. Следующие два рисунка (л. 938 и 938 об.), на которых изображена жаркая сеча, широко известны, и так же, как изображение Невской битвы, хрестоматийны. В качестве нового в истории русского искусства явления исследователи отмечают в них одинаковую активность обеих ратей. Если до сих пор „чаще миниатюристы показывали активно действующей одну лишь сторону, ту, которая должна одержать победу", то здесь „с самого начала боя... обе стороны одинаково активны"[22]. Да и в конце боя, на втором рисунке, обращенные с помощью „ангельского воинства" (изображенного столь же экспрессивно, как и земное) в бегство и тонущие подо льдом озера вражеские воины не все наклонены вправо, как это сделано в изображении Невской битвы; группа их на первом плане отступает на конях в сомкнутом строю. В иллюстрации финала Ледового побоища — подчеркнутая многоплановость. В верхней части нарисовано „видение на воздухе" некоего „самовидца", состоящее из двух картин. На левой картине изображено „небесное воинство" — мчащиеся на конях ангелы. Ноги их коней утопают в голубой краске облаков. Правая картина, заключенная в рамку, представляет собой молящихся перед образом святой Софии первых русских мучеников Бориса и Глеба. Голубая краска служит здесь струящимся фоном. В тексте (л. 939) говорится, что победа была одержана „Божиею силою и святыя Софии", а также молитвами Бориса и Глеба. Эти две „малые" картины, изображающие действие „на воздусе", отделены полурамкой от большой нижней иллюстрации — развернутой батальной сцены, где ангелы сражаются вместе с русскими воинами.

Таковы последние и самые совершенные по исполнению батальные сцены в иллюстрациях рассказа о жизни и воинских подвигах великого князя Александра Невского в Лицевом летописном своде XVI века. Возвращению победителей во Псков и торжественной встрече их духовенством и народом посвящены две последние иллюстрации этого цикла (л. 939 об.— 940). Они вновь величаво статичны, особенно вторая, повторяющая сюжет первой. Она никак не иллюстрирует заключительные строки текста о распространении славы князя Александра „от моря Варяжскаго и до моря Понтьскаго [Черного]... до гор Араратских, да иже и до Рима Великаго". Изобразительного эквивалента заключительному и торжественному аккорду повествования о жизни и воинских подвигах Александра Невского в его иллюстрациях не нашлось [23].

Подведем итоги наблюдениям над соответствием изобразительного ряда тексту в Лицевом летописном своде XVI века в отношении Жития Александра Невского. Прежде всего скажем, что отмеченные исследователями стилистические особенности и попытки рисовальщиков внести свое осмысление текста, свойственные всей второй части этого свода, отразились в рассмотренных иллюстрациях достаточно полно и наглядно. Это особенно важно отметить потому, что над иллюстрированием Жития Александра Невского трудился большой коллектив художников, которые не столько старались работать в одинаковой графической и живописной манере, сколько были единомышленниками в заинтересованном, активном, творческом восприятии летописного текста. Однако многочисленность иллюстраторов Лицевого свода и неизбежная при этом разная степень их талантливости и мастерства, наряду со спешкой в работе, обусловили некоторые „издержки производства". Это сказалось прежде всего в „личном письме", которое в русской живописи и книжной миниатюре исстари выполнялось особыми мастерами, наивысшей квалификации, творившими вдохновенно и, как правило, старавшимися не повторять друг друга. На счет этих „издержек массового производства" следует отнести и отдельные случаи расхождения иллюстраций с текстом, например отмеченное в начале статьи несоответствие изображения лица Александра — некрасивого и старческого — тому, что в тексте он сравнивается с юным Иосифом Прекрасным. Но все это не снижает оценки общего качества рассмотренных иллюстраций: их авторам удалось средствами изобразительного искусства намного усилить впечатление летописного повествования, особенно там, где рассказывается о стремительных действиях. Традиционная эпически-спокойная манера изложения русских летописей не всегда может дать столь красочное изображение, например, батальных сцен, какое способен воспроизвести художник-иллюстратор. Насыщенные, но обычно краткие словесные описания таких сцен иллюстрируются по частям, чрезвычайно дробно, что дает художникам гораздо большие, чем летописателям, возможности. Говоря современным языком, раскадровка каждого батального эпизода на его составные части и иллюстрирование каждой из них отдельно, но рядом, на одном и том же листе, придают иллюстрациям летописного текста „кинематографическую" динамичность. К особенностям „мануфактурного производства" Лицевого свода следует отнести его уникальность; изготовленный в единственном экземпляре, он никогда не был доступен широким читательским кругам и ныне является лишь предметом изучения для историков и искусствоведов. Предлагаемая публикация отрывка Лицевого свода, повествующего об Александре Невском, в факсимильном издании восполнит этот, свойственный рукописной книге вообще, недостаток. Московская историческая энциклопедия XVI века, благодаря этому изданию, становится, хотя и в малой своей части, достоянием широких читательских кругов во всей полноте.

1 Два тома были конфискованы у графа А. И. Остермана после его ареста в 1741 году и переданы в библиотеку Академии наук, где и хранятся поныне под названием Остермановских. Один находился в библиотеке подмосковной усадьбы князей Голицыных. Он был приобретен в 1830 году Публичной библиотекой в составе собрания московского коллекционера графа Ф. А. Толстого, но сохранил название Голицынского.

2 Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей: К истории русского лицевого летописания. М., 1965. С. 108.

3 Пресняков А. Е. Московская историческая энциклопедия XVI века//Известия Отделения русского языка и словесности. Т. V, кн. 3. Спб., 1900. С. 869—870.

4 Подобедова О. И. Указ. соч. С. 131.

5 Шаскольский И. П. Посольство Александра Невского в Норвегию//Вопросы истории. 1945. № 1. С. 113.

6 Большой отрывок из ливонской хроники XIII века, относящийся к Александру, опубликован в кн.: Ледовое побоище 1242 года: Труды комплексной экспедиции по уточнению места Ледового побоища. Л., 1966. С. 202—515.

7 Оно было опубликовано еще в 1841 году известным русским ученым, общественным деятелем и историком А. И. Тургеневым — другом Н. М. Карамзина и А. С. Пушкина.

8 Пашуто В. Т. Александр Невский. М., 1974. С. 5. (Серия „Жизнь замечательных людей". Вып. 10/542).

9 В конце православного обряда погребения священник вкладывал в руку покойника грамоту, „разрешающую" (прощающую) его от всех грехов.

10 Еремин И. П. Житие Александра Невского (статья при публикации текста)//Художественная проза Киевской Руси XI—XIII вв. М., 1957. С. 354. Там же (с. 260) — процитированная Молитва.

11 Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 267.

12 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 77—79. Подробнее см.: Бегунов Ю. К. Житие Александра Невского в составе Новгородской 1-й и Софийской 1-й летописи//Новгородский исторический сборник. Вып. 9. Новгород, 1959. С. 229—238.

13 Псковские летописи. Вып. 1, М.; Л., 1941. С. 13. Довмонт был женат на внучке Александра Невского Марии Дмитриевне.

14 Насонов А. Н. Из истории псковского летописания//Исторические записки. 1946. № 18. С. 292.

15 Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.; Л., 1950. С. 439. Летопись погибла в 1812 году при пожаре Москвы; текст ее был восстановлен главным образом по выпискам Н. М. Карамзина.

16 К 600-летию Куликовской битвы издательство „Аврора" осуществило факсимильное издание „Повести" о ней — по второму Остермановскому тому, хранящемуся в Библиотеке Академии наук.

13 Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.; Л., 1950. С. 439. Летопись погибла в 1812 году при пожаре Москвы; текст ее был восстановлен главным образом по выпискам Н. М. Карамзина.

16 К 600-летию Куликовской битвы издательство „Аврора" осуществило факсимильное издание „Повести" о ней — по второму Остермановскому тому, хранящемуся в Библиотеке Академии наук.

17 Орлов А. С. К вопросу о начале печатания в Москве//Иван Федоров — первопечатник. М.; Л., 1935. С. 9—12. См. также: Мансикка В. Житие Александра Невского: Разбор редакций и текст. Спб., 1913. С. 107—126.

18 История русской литературы. Т. II, ч. I. М.; Л., 1946. С. 437.

19 Покровская В. Ф. Из истории создания Лицевого летописного свода второй половины XVI в.//Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной и редкой книги Библиотеки Академии наук СССР. М.; Л., 1966. С. 13.

20 Покровская В. Ф. Указ. соч. С. 14.

21 Подробнее см.: Розов Н. Н. Батальные изображения в Лицевом летописном своде Ивана Грозного//Русское искусство XIV—XV вв. М., 1984. С. 152—155.

22 Подобедова О. И. Указ. соч. С. 238 (см. примечание 2).

23 На обороте листа 940 только три строчки текста относятся к Житию Александра Невского. Иллюстрация же никакого отношения к этому литературному памятнику не имеет: она иллюстрирует последующий текст.